Йорк-Бич, Мэн, июнь 2005 года
Добравшись до Йорка к вечеру, мы заселились в мотель и поужинали. Я знал, что на сей раз мне надо будет выйти к морю в темноте, а не при свете дня. Это было и к лучшему: слишком уж большой популярностью пользовался местный пляж среди туристов. Когда стемнело, мы отправились на берег. В лунном свете у прибоя дети играли с собакой. Когда я начал бить в бубен, пес подбежал и обнюхал меня. Я повернул голову и тихо сказал ему, что вызываю опасную ундину, и если он не посторонится, она его съест. Пес тотчас убежал и больше меня не беспокоил.
Дочитав призывание, я почувствовал, что Хефринг уже где-то рядом, хотя не так уж и близко от берега. Я зашел в воду по грудь и остановился в нескольких ярдах от нее: чувствовалось, она не хочет, чтобы я подходил ближе. Ветер донес до меня ее голос, ее урок.
Сама она так и держалась поодаль, так что мне удалось разглядеть лишь голову и верхнюю часть туловища. Волосы у этой Морской Девы были длинные и угольно-черные; они падали на лицо, мешая рассмотреть его как следует. К тому же, было темно, так что я, по большому счету, видел лишь бледный силуэт на воде. Если бы я попытался сократить дистанцию, она бы отступила. На ней было какое-то странное одеяние, словно опушенное белыми лентами; но, присмотревшись, я понял, что на самом деле она носит на плечах не плащ, а гигантскую белую медузу с длинными щупальцами. И в этот же момент я заметил, что Хефринг плачет.
Хефринг — это сама скорбь, но не та сдержанная и достойная скорбь, которую выдают лишь бледные дрожащие губы и скупая слезинка, сбегающая по щеке. Это неприкрытое горе; это всепоглощающее отчаяние, и ничего красивого в нем нет. В наши дни мы стесняемся выказывать свое горе на людях: нам стыдно навязывать его посторонним, у которых нет никаких причин разделять с нами эти чувства. Мы забыли, что когда-то люди на похоронах рыдали в голос и рвали на себе одежды — и даже нанимали плакальщиц, чтобы они разыгрывали горе в его крайних проявлениях. Из всех Девяти Сестер только Хефринг не потребовала от меня крови: она пожелала, чтобы я пролил слезы в дар океану.
При всем этом Хефринг играет важную роль в судьбе мореплавателей, потому что ей подвластны морские течения. Если удастся умилостивить Хефринг, она повернет течения и заставит их вынести вас туда, куда вы хотите попасть. Для этого нужно пролить слезы в морскую воду, и слезы эти должны быть искренними и неподдельными. Нужно плакать о чем-то, что причиняет вам настоящую душевную боль. Если же в вашей жизни не было ничего, о чем стоит заплакать, Хефринг сочтет вас пустышкой, не стоящей внимания.
Урок Хефринг
Как вы, люди, смеете стыдиться своего горя? Горе — это одно из течений в океане жизни. Без скорби нет глубины. Мы забываем прошлое, и оно уходит, как будто и вовсе не бывало. Чтобы помнить о своей утрате по-настоящему, с любовью и уважением, ее надо оплакать — искренне и глубоко. Нельзя стараться пережить свое горе как можно быстрей, надеясь только, что оно вот-вот закончится. Если не пройти его как следует и до конца, если не погрузиться в него полностью, оно будет цепляться за вас и отравлять вашу душу. Вы даже не сможете толком вспомнить то, что потеряли: вы будете мысленно отворачиваться от своей утраты, и она превратится в очередное слепое пятно в вашем восприятии.
Нужно предаться горю всецело, всем сердцем и душой, — и нужно верить, что когда-нибудь оно изживет себя по-настоящему. Поймите: когда вы скорбите, вы становитесь сильнее. В горе вас не так-то легко отвлечь. Вы можете приблизиться к собственному средоточию, к вашим истинным потребностям. Эта песня поможет идти через горе, хотя и не проведет по этому пути быстрее, чем дóлжно.
Песня Хефринг
Прослушать образец
Сердце мое, слушай сердце мое: оно — как прилив и отлив;
Крови биенье, крови биенье моей, как соленый ветер в глаза;
Сердце разбито, разорвана в клочья душа,
Я умираю, но все ж, как ни странно, живу.
Да, в нашем горе, в нашем страданье
Все мы сильнее, чем были доселе,
И да, эта буря сильна, но отныне
Мы никогда не пойдем на уступки.
Вот, я лечу, я парю, я — как пепел на глади морской;
Вот, я рыдаю, как ветер, стенающий, воющий вихрь;
Миг неподвижности, миг неизбежности: выбора нет;
Я понимаю, что нечего больше терять.
Да, в нашем горе, в нашем страданье
Все мы сильнее, чем были доселе,
И да, эта буря сильна, но отныне
Мы никогда не пойдем на уступки.