Сентябрь приходит украдкой:

не почуять, не распознать.

Поначалу обрюзгший, грузный,

точь-в-точь, как последние всплески упрямого лета,

пробирается он из-под бремени влажного зноя,

из-под этой натужной истомы, которой не видно конца,

и бочком оттесняет жару, подменив ее щедростью жатвы,

расцветив бесконечную зелень

другими цветами,

повеяв прохладой ветров,

обещанием новой зимы.

 

И тогда Ты встаешь, наконец, полноликий и яркий,

золотой, мерцающий жемчуг,

и плывешь в томленье Своем,

истекающем каплями меда.

 

Ты мир омываешь, как ливнем,

благодатью Своей полноты,

до поры затаив всю игривость под спудом

уверенной спелости знанья.

Ибо в ночь урожая

Ты всходишь над нами

не юным, не старым,

но зрелым, связавшим весь опыт в единый сияющий сноп.

 

И тогда я мечтаю о том,

как бы мне завернуться в Твою золотую накидку —

может быть, отогнать наползающий холод зимы

или просто прильнуть к Тебе ближе

и покой обрести в этих крепких и древних объятьях.

 

Глядя в небо такими ночами осенних даров,

иногда я молюсь лишь о том,

чтобы в жизни грядущей, когда-нибудь после, мне дали

вот так и состариться, нежась в объятьях

луны урожая.

 

Да, мой вирд не таков;

но пред ликом Твоей красоты, потрясающей душу,

если можно назвать красотой это божье величье,

порою такое желание всходит во мне из глубин в вышину

в темноте.